Старичок пришел не скоро. Марыська сунула уколотый палец в рот и сидела, рассматривая незнакомца. Он не походил ни на привычных ей деревенских парней и мужиков, ни на проезжающих купцов. Волосы темные, но не черные, а словно дорогой душистый перец, растертый в ступке. Брови светлее, а ресницы, обрамляющие желтые звериные глаза, совсем черные. Черты лица резкие – углы и провалы, но, возможно, это из-за удара по голове? Глаза уже обведены густыми фиолетовыми тенями, губы сухие и обескровленные…
– Посмотрим, посмотрим!
Старичок вошел в комнату, вытирая руки свежим полотенцем. Бесцеремонно заглянул раненому в глаза, приподнимая веки, поводил рукой, требуя смотреть на палец, и поджал губы, когда мужчина закрыл глаза и крупно сглотнул.
– Что ж, удар по голове будет вам аукаться еще месяц, юноша. Нельзя так бездарно подставлять голову!
Марыська поморщилась. Она-то понимала, что удар, скорее всего, был нанесен сзади и внезапно, иначе такой рослый и крепкий мужик успел бы дать отпор. Но незнакомец лежал молча, проявляя чудеса выдержки.
– Рана в живот довольно поверхностная, ни желудок, ни кишки не задеты. Вспороты мышцы, и довольно глубоко, но это я залатал. Самое скверное – на клинке был яд. Редкий, чрезвычайно опасный яд моей родины. Как уж он очутился в этих холодных краях – мне неведомо, но противоядие у меня нашлось. Конечно, оборот ускорил бы заживление, но у этого яда есть любопытная особенность: он запирает зверя. Так что вам сейчас не меньше пары недель лежать, беречь голову и живот, питаться легкой пищей, принимать микстуры и по возможности не вставать.
Лежащий мужчина так и смотрел из-под ресниц, но все заметили, когда он перевел взгляд на Марыську.
– А, девочка вас нашла у реки, позвала на помощь, и тогда вас принесли ко мне. Раз уж вы пришли в себя, отпустите ее поесть и сделать свои дела…
Глаза раненого сверкнули, налившись золотом еще сильнее.
– Понятно, – хмыкнул лекарь, – девушка вернется, как только поест и приведет себя в порядок. Заодно принесет лекарства и ужин.
Тут старик как-то ловко вытолкнул Марысю в сени, а там уже и вдовица ее вытащила на улицу.
– Беги к себе, помойся, переоденься, возьми, чего тебе надо, и еды прихвати, если есть что. Пока этот не поправится, будешь рядом с ним жить, господин Хамаид не любит, когда портят его работу!
– Его работу?
Швея застыла, ничего не понимая, а вдова неожиданно хмыкнула:
– Он ему живот зашил, дорогое противоядие потратил, а этот дурачок за тобой помчится, если ты не придешь через час. Беги давай!
Марыська рванула к дому, сожалея о том, что оставила в покойчике у лекаря корзинку с рукоделием. Впрочем, чего жалеть – не будет же она просто так сидеть целыми днями? Значит, надо взять еще шитья, еще можно книгу – чтобы не скучать, и… надо же зверей покормить!
По дому швейка носилась, с трудом вписываясь в повороты: кошке и собаке налить воды, вытряхнуть в миски остатки похлебки. Курам сыпнуть зерна из припасенного мешка, собрать яйца в лукошко, в другое положить любимую книгу, раскроенные сорочки, нитки, иглу и зачем-то шкатулочку с маленькими мотками шелка и тонкими вышивальными иглами – наследство матери.
В последнюю очередь она сообразила, что просидела весь день, волнуясь, в жаркое время в доме, и пахнет от нее не розами. Помчалась в баню, скинула юбку, корсаж, рубашку, облилась прохладной водой, растерла тело пучком мяты и мыльной травы – летом она мылась травами для экономии, потом снова облилась водой, собрала влажные волосы в свежую косу и, завернувшись в потертую простыню, ринулась обратно в дом – выбирать одежду.
У сундука выяснилось, что не только сапожник ходит без сапог. Лучшей швее Королевского щита нечего было надеть! Да, у нее лежал бережно завернутый в полотно вышитый мамой наряд, но его прилично было надеть на свадьбу или на прием к королю, а не на ужин в доме лекаря! Ее обычные юбки, корсажи и блузки ничем особенным не отличались, разве что пошиты были добротно и из хорошей ткани, но Марыся как-то привыкла быть неяркой, поэтому и юбки носила серые да коричневые, домотканой шерсти, а блузки белые, даже без вышивки. Их легче было стирать – кинула в котел с рубашками да прокипятила в крепком щелоке, и все.
Впервые в жизни девушка расстроилась, но делать было нечего – выбрала серую юбку, жалея, что не украсила ее хотя бы тесемкой, черный суконный корсаж без вышивки и затейливых шнуровок, белую блузку и нижнюю рубашку собственного шитья. Схватила лукошки, затворила дверь на специальный деревянный штырь и помчалась к дому лекаря.
Прибежала она вовремя – из комнатки слышался недовольный голос вдовы:
– Я кому сказала, лежать! Придет твоя Марыся, никуда не денется! Дай девке хоть поесть и переодеться! Сам лежишь и ее весь день никуда не пускал!
– Я тут! – Марыська, запыхавшись, ворвалась в комнату.
– Слава Свету! – фыркнула вдова, потом заметила растрепанный вид девушки и уточнила: – Поесть не успела?
– Нет, – смутилась швея, – я там… кур кормила.
Вайла понятливо кивнула – хозяйство просто так не бросишь.
– Я вот – яиц захватила и хлеб, может, можно сварить? – Марыська покачала лукошко.
– Давай сюда, я вам обоим ужин сейчас принесу и микстуры, потом кувшин и тряпки, лекарь сказал обтереть твоего, да ветошь в печь бросить. Яд будет через кожу выходить. Ранок нет?
– Нет, – рассеянно ответила девушка, ошеломленная напором вдовы.
С кровати раздалось рычание.
– Говорит – есть, – перевела Вайла.
– А, я палец уколола, – вспомнила Марыська.
– Значит, перчатки тебе дам. Жди здесь!
Забрав лукошко с провиантом, помощница лекаря ушла, а Марыська осторожно опустилась на вторую кровать и увидела свою корзинку с рукоделием под боком у мужчины.
– Я… заберу? – осторожно сказала она. – Можно?
Незнакомец кивнул, и девушка в два шага пересекла комнату, схватила шитье и вернулась обратно.